Сибирские футурологи

 

4 марта 2013

На сибирском рынке инвестиций практически нет компаний, занимающихся финансированием идей из области высоких технологий. Инвесторы предпочитают подключаться к проекту, когда продукт уже создан.

expert-sibir 09 030 jpg 625x625 q70

Но даже в этом случае фонды не выстраиваются в очередь, чтобы внедрить в производство перспективную технологию. Более того, удачных инновационных идей, доведенных до стадии создания прототипов или тем более продаж продукта, — единицы.

Почему в регионе, в котором много научных институтов, вузов, так неэффективно работает инвестиционная инфраструктура — вопрос, с которым мы обратились к председателю правления компании фонда посевных инвестиций «Ломоносов капитал» Евгению Гайслеру, чья компания занимается реализацией проектов на ранней (посевной) стадии, что рискованно не только в России, но и во всем мире.

Фонд посевных инвестиций «Ломоносов капитал» был создан в конце августа 2012 года и на 2/3 принадлежит президенту «РАТМ Холдинга» Эдуарду Тарану. На настоящий момент в инвестиционном портфеле компании шесть проектов. Еще четыре находятся на стадии рассмотрения советом директоров. В каждый проект, на развитие которого «Ломоносов капитал» отводит два года, фонд вкладывает до 10 млн рублей. Этого времени, считают менеджеры компании, достаточно, чтобы довести продукт до стадии тестовых продаж потребителям.

— Насколько сибирский бизнес готов к посевным инвестициям?

— Если говорить о начальных этапах развития сибирских технологичных компаний, то число профессиональных фондов, готовых в них инвестировать, мало. Сибирские венчурные капиталисты предпочитают вкладывать деньги в компании, которые уже обладают чем-то таким, что можно быстро превратить в деньги. Никто не хочет инвестировать ни в идеи, ни в прототипы.

— Конечно, это рискованно, тем более когда речь идет о долгосрочных проектах…

— Да, это риски, но расчет бизнеса на то, что все само как-то сгенерируется, само дорастет до продаж и выручки — бесперспективно. Это как первый уровень развития человеческого общества — собирательство в лесу и охота. Когда что-то искали, нашли — оказалось, что съедобно. Мы работаем принципиально по-другому. Мы предлагаем модель бизнес-акселерации с инвестированием и активным управлением. Мы ищем не вообще научно-технические идеи, а те, которые лежат в плоскости наших интересов. Найдя идею, мы переформатируем ее в понятный для будущего финансирования коммерческий продукт. И у нас два года, чтобы проект состоялся.

— Довольно короткий срок…

— Вполне достаточно для появления продукта, его испытания и апробирования у потенциальных потребителей. По истечении этого срока, когда мы поняли, что все получилось, мы привлекаем венчурный капитал. Деньги вкладываются в маркетинг и организацию производства. Проходит еще год-полтора, прежде чем продукт занимает свое место на рынке. Понятно, что за эти три-четыре года в высокотехнологичной сфере, в которой мы работаем, могут произойти глобальные изменения, могут даже исчезнуть целые направления. Самый яркий пример — индустрия фотопленки, когда существовавшее десятилетиями явление исчезло за какие-то два года. Похожая ситуация возникла в индустрии компакт-дисков, которую теснят интернет-технологии. Иными словами, еще на старте мы должны держать в голове сценарий того, что случится с нашим продуктом, скажем, через пять лет, и насколько велики шансы, что он будет востребован. Это сложно. Вероятность ошибки велика. Но, как говорится, есть и хорошая новость. В этом виде «спорта» мы не одиноки, с нами весь цивилизованный мир. В штате международных корпораций обязательно есть футуролог, который пытается прогнозировать будущее на несколько лет вперед.

— Видимо, для подстраховки в портфеле нужно иметь несколько проектов из разных сфер. Если один не выстрелит, то другой уж точно пробьется…

— Естественно. Другое дело, что за все подряд не возьмешься. Есть вопрос компетенции. Это мы знаем и умеем, а туда — «не полезем». Мы нашли для себя три глобальных тренда, которые считаем долгосрочными. Первый — то, что связано с безлюдными технологиями. Это интеграционная высокотехнологичная среда, которая затрагивает многие сферы, в том числе и научные — нужно заниматься и математикой, и электроникой, и новыми материалами. Это наиболее вероятный путь развития всех хайтековских компаний.

Второй тренд — то, что связано с рациональным природопользованием. Очевидно, что природные ресурсы не бесконечны. Эта сфера затрагивает использование новых материалов и технологий, совершенствующих существующие процессы. Третий — то, что связано с высокотехнологичной медициной. Меняется среда, в которой живет человек, что неизбежно влияет на нашу повседневную жизнь, на здоровье. Задача — сделать более комфортабельным проживание людей в искусственной среде.

Даже на ранней стадии любой наш проект должен иметь заказчика. Упрощенно модель выглядит так: есть серьезная научно-техническая идея, которая интересна в долгосрочной перспективе, и есть профессиональная команда, управляемая эффективным менеджментом. Управленцы не лезут в суть научно-технической идеи, их сфера деятельности — бюджет, качество, контроль, закупки и так далее.

— Расскажите о проектах, которыми уже занимаетесь.

— Проекты все разные — и по срокам, и по капиталовложению, и по масштабам «потрясений», которые могут произвести в случае реализации. В основе двух из них лежит серьезная математика. Один связан с автоматизированным сурдопереводом, другой — с созданием экспертной системы первичной медицинской диагностики. Их реализация предполагает разработку программного продукта онлайновых сервисов. Третий проект — геофизический: создание устройств для каротажа нефтяных и газовых скважин с использованием цифровых технологий. Попутно решаем вопросы, связанные с энергообеспечением, защитой от высоких температур внутри скважин. Здесь и приборостроение, и микроэлектроника, и специфическое программирование. Проект номер четыре — попытка создать устройство для реабилитации больных после инсультов.

К сожалению, людей, сталкивающихся с такой бедой, становится все больше. После инсульта нужно заново учиться ходить. Есть импортные агрегаты, но они тяжелы, дороги, неудобны. Пятый проект связан со сменой технологической основы анализа крови. Большинство методов, которые используются в медицине сегодня, основаны на аналитике с применением химических реактивов. Это стандарты из позапрошлого века. Наш же проект связан с применением оптических методов цифрования и специальных математических алгоритмов, что позволяет делать общий анализ крови в автоматическом режиме, без использования труда лаборантов. Шестой проект — попытка создать широкий спектр изделий для шумоподавления. Для людей, живущих в районе аэропортов, автомагистралей, работающих на механических производствах, это будет спасением.

— Для инициализации работы над проектом достаточно одного автора-разработчика или нужна хорошая команда?

— Команда. Мы реализуем концепцию активного управления, беря на себя функцию единоличного исполнительного органа. Разработчики проектов занимаются только научно-технической частью. При этом все проекты должны быть в близкой доступности. Мы не можем эффективно управлять проектом, например, в далеком Оренбурге.

— Вы видите свою задачу только в создании технологий?

— Да, и понять, что это работает. Оттестировать продукт, получить необходимые разрешительные документы, конструкторскую документацию. После этого мы привлекаем сторонние капиталы, которые идут на производство и маркетинг.

— Интеллектуальная собственность будет принадлежать инноваторскому коллективу?

— Совместной компании, куда входят и авторский коллектив, и «Ломоносов капитал».

— Под каждый проект выделяется одна и та же сумма?

— Нет, у каждого проекта свой бюджет. Но есть лимит. Акционеры решили, что это 10 миллионов рублей. Бюджет, конечно, тощий, но мы стараемся привлекать государственное софинансирование. Многие государственные программы предусматривают наличие частного соинвестора, которым мы и являемся.

— Рентабельность проектов просчитываете?

— Все сильно зависит от идеи, которая лежит в основе, от искусства управления на старте, от команды. Мы считаем, что за счет правильного отбора команд и нашего разумного управления не менее 40 процентов проектов, которые мы начинаем, должны доживать до стадии продаж. Мы ориентируемся на затраты в 500 тысяч долларов. Разумно предположить, что на стадии, когда компания становится товаром, должен быть пятикратный рост.

— Каким образом у вас появляются проекты?

— Несколько проектов «пришли» из летней школы Академпарка, какие-то нашлись случайно. Мы поговорили со специалистами, и они заинтересовались, выразили готовность взяться за задачу. Системный алгоритм это не для нас. Мы понимаем, что и как должно быть в команде, каких ошибок следует избегать. Из этих соображений и находим людей.

— С какими проблемами сталкиваются у нас венчурные фонды?

— Одна из причин, почему так неактивно развиваются высокотехнологичные производства, связана с тридцатилетним отставанием нашей структуры экономики от стран Европы. И правительству придется долго упражняться, чтобы изменить эту ситуацию. В России очень невелика активность всего инвестиционного процесса. По сути, фондовый рынок сосредоточен в акциях четырех-пяти эмитентов. Мне кажется, что идея создания технопарков уже себя исчерпала. Их столько понаделано! А их эффективность не всегда очевидна.

Концептуально государству нужно искать новые рычаги. Нужно стимулировать приток капитала в сферу высокотехнологичных разработок. Очевидно, что на старте у инновационных компаний минимум два года не может быть никакой выручки. Это особая категория бизнеса, к которой нельзя применять те же подходы, что к ООО, торгующему оцинкованными ведрами. Должны быть другие механизмы, в том числе налоговые. Сегодня человек, который принял решение финансировать венчурный хайтековский проект, в первый же месяц начинает платить налоги.

— Сегодня нет налоговых освобождений для подобных компаний?

— Нет. Есть только очень изысканные способы снизить налоговое бремя. Например, компания учреждена при вузе и использует труд студентов. Тогда ставка ниже. Я не сторонник прямого государственного финансирования венчурных проектов. Когда люди понимают, что имеют дело не с конкретным инвестором, а с абстрактным государством, которое формально что-то спрашивает, но не сильно интересуется, что происходит в конкретном проекте, — это рождает иждивенческую позицию. Отчитался раз в год, и порядок. А может, там давно уже никто на работу не ходит.

Эффективность прямого государственного финансирования венчурных компаний крайне низка. Нужно переходить к стимулированию частных инициатив, возможно, оказывать поддержку профессиональным активным компаниям, которые рискуют своим капиталом и инвестируют на посевных стадиях.

— Можно оценить готовность частного капитала инвестировать наукоемкие проекты в Сибири?

— Предпосылки ощущаются. Однако профессионально среда еще не готова к тому, чтобы эти инвестиции стали нормой. Сегодня между владельцами капитала и инноваторами пролегает пропасть. Языковая, смысловая, всякая. Поэтому, когда приходит человек с портфелем и начинает доставать из него многочисленные бумаги и говорить, что у него есть проект на 50 млрд рублей, который перевернет страну, все будут здоровые и счастливые, никто не воспринимает его всерьез. То есть, как говорил Ленин, есть все признаки революционной ситуации — верхи не могут, низы не хотят. Пришло ли время кардинальных изменений? Мне кажется, «да». Нужно понимать, что в большинстве успешных венчурных американских проектов во главе всегда стоит бизнес.

Желание создать «стоимость» там у всех — от ученых до менеджеров. Там люди на старте ориентированы на то, чтобы заработать. У нас же люди живут в плену каких-то иллюзий, со своей идеей найти какого-то инвестора, причем такого, чтобы просто дал денег и никогда ни о чем не спрашивал.

Автор: Ульяна Ольховская

Источник: Эксперт Сибирь